Л. Бочарова,
"Автор за свой счет".
Рассказ.

Продолжение.


Ладно, бросьте, док.

- Мистер Эмбли, - сказала горничная. - Недавно звонила ваша жена. Просила передать, что сегодня ночует в гостях.
- Очень мило, ступай, Джил... Вот видите, док, - проследил он за скрывшейся Джил, - моя жена ночует у любовника, и предупреждает, чтобы я не беспокоился. Очень заботливая молодая леди... Итак, на чем я остановился?

- На ваших инквизиторах. Невротик Теодор.

- На моих инквизиторах... Верно, черт возьми, они выпили мне всю кровь... Особенно Теодор. Он много требовал от меня. Я сделал его чистокровным испанцем из Астурии - белокурым, гордым, сдержанным в жестах, за каждым из которых кипели разъедающие его страсти. Он был падшим ангелом, что желает обладать всем миром, и потому сеет вокруг себя страх. Второй был ему противоположен. Это был человек широких взглядов, образованный и опытный, с богатым прошлым. Он имел классическую внешность кастильца, чья прабабка согрешила с мавром. Этот тип наиболее любим домохозяйками и школьниками - черноглазый пират с эспаньолкой и гордым профилем. Под суровой броней долга в этом типаже всегда бьется нежное сердце, способное и на жалость, и на любовь. Отсюда появился бастард и дурочка-шантажистка, на которую у совратителя так и не поднялась рука. Он был довольно благороден и слишком ироничен для своей профессии. И, думаю, он совершил ошибку, придя в инквизицию. Потому работал через силу, с отвращением. И искал утешения то в молитве, то в лихорадочной деятельности, считая себя великим грешником, которому нет ни оправдания, ни спасения. Он был в состоянии экзистенциального отчаяния. Он ненавидел себя.

- Синдром Дюффо, - отчеканил доктор.
- Да? - удивился Эмбли. - Как жаль, док, что мне раньше не пришло в голову брать у вас консультации. Дешевле бы вышло...
Вошла горничная с подносом, поставила содержимое на стол, взяла полную окурков пепельницу и остановилась, переминаясь.
- Что-нибудь еще, Джил? - понял Эмбли.
- Звонит адвокат вашей жены, этот Уокер. Подойдете?
- Какой Уокер? Время заполночь!
- Стефан Уокер, помните, в прошлый раз вы не стали с ним разговаривать? Он просит принять его завтра, то есть уже сегодня, так рано, как сможете. У него неотложное дело.

- Что, моя женушка решила разводиться? А, Джил?
- Похоже на то, сэр.
- Чудесно! Назначьте ему на семь утра. На пол-седьмого.
- Хорошо, сэр. - Джил вышла, а мистер Эмбли впал в тягостную думу. Он крутил волосы над ухом, потом сделал попытку обмотать ими кончик носа, потом выдрал пару волосинок и потянулся к сигарам.

- К черту! - сказал он. - Свобода или смерть, доблестный Спартак. Интересно, сколько вытянет из меня Эмили. Пол-дома, весь дом, пожизненное содержание, авторские права на посмертные публикации? Этот Уокер, наверняка, ее любовник. Чего можно ожидать от человека с таким именем? Стефан Уокер! Они наверняка снюхались. И мерзкие газетчики... Тьфу! - он задымил и сощурился.
- Сожалею, Ричи... - произнес доктор, разливая мартини. - но, право, еще ничего не известно... Попробуйте взглянуть на проблему с другой стороны...
- Я не дам ей развода, - стряхнул пепел Эмбли и взял стакан. - Только через суд. Пусть попрыгает.

- Дорогой Ричи, эта проблема не стоит выеденного яйца, поверьте. Чем раньше вы избавитесь от женщины, которую давно не любите, тем полнее будет ваша жизнь. Свободный - во всех отношениях - художник куда привлекательнее для публики, чем семьянин. Вы станете героем недели. Вы выведете вашу жену в очередном романе, и она разрыдается от обиды... Вы даже оставите ей прежнее имя. Жадная Эмилия. Развратная Эмилия. Эмилия-пожирательница детей... - доктор слабо улыбнулся, сверкнув линзой.

- Жаль, что я не написал свою инквизиторскую драму, я вывел бы там Эмили как дурочку-шантажистку! - опустошил стакан Эмбли и снова припал к сигаре.
- Напротив, хорошо - напишете ее теперь, в новом, так сказать, свете...
- Не-ет, - протянул Эмбли. - Я с ней покончил. Она подарила мне диагноз. И, честно говоря, она мне осточертела.
- Мне казалось, вы с большим воодушевлением рассказали мне сюжет.
- До сюжета я еще не добрался. И, право не знаю, смогу ли я передать его. Как большинство авторов, я красноречив только на бумаге. Есть вещи, которые чувствуются кожей - но не вербализуются при кратком изложении. Может, это и есть то, что называют атмосферой.

- Не стесняйте себя краткостью, дорогой Ричи, поскольку совершенно очевидно, что ни в офис, ни домой я сегодня не попаду. Придется заночевать у вас.
- Не слишком ли это маргинальное решение? - засмеялся Эмбли, тянясь ко второму стакану мартини.
- Напротив, это очень рациональное решение. В отличие от вас, я не женат. А на улицах ночью полно подонков.
- Браво, док. Тогда продолжим вечер воспоминаний.

- Да, прошу вас, вы очень демократично излагаете для модного писателя.
- Только, чур - не перебивать. Ваш медицинский комментарий меня сбивает... Ведь все это я придумал, и очень тем гордился. Я был молодым идиотом. И потому чем дальше я буду рассказывать, тем больше стану вызывать вашу жалость... Но вы не очень потешайтесь.
- И не думаю. Если хотите, я как-нибудь приглашу вас в свою клинику... Там вы выберете себе любой типаж.

- Спасибо, док, ловлю вас на слове. Итак, сюжет... Надо сказать, что сам я, как примерный иудей, всегда начинаю книгу с конца. То есть, прежде чем приступить, я представляю финал. Я должен знать, чем закончится книга, чтобы разбросать по тексту знаки беспокойства и предчувствия, и намеки. Это могут быть случайные вещи - воспоминание детства, рождественские открытки, шнурок в изголовье кровати, или повторяющиеся события - один и тот же сон, одно и то же слово, один и тот же человек на углу... Но если в финале нет изюминки, если он не трогает меня - я не могу приступить к написанию, поскольку оно ничем для меня не оправдано... Понимаете?

- Как нельзя лучше.

- Так вот, в данном случае к сюжету я так и не перешел, в смысле - я не знаю его подробностей и хитросплетений. Только общий ход. Движение идет к застенку - арене последнего действия. Замкнутые пространства неимоверно хороши, из них не убежать, они закрыты от случайных глаз, в них может случиться все, что угодно. Количество действующих лиц строго ограничено - и нет надежды на бога из машины.
В начале сюжета белокурый мальчик шести лет стоит на обочине дороге и внимательно разглядывает деревянную статую Христа. Яркий испанский полдень, белая пыль клубится на дороге, по которой только что прошли мулы. Жужжат мухи. Пахнет навозом, тальком, сухими травами. Выжженная земля потрескалась в ожидании дождя. Мальчик разглядывает статую - она невелика ростом, темна, краска кое-где отвалилась вместе с грунтом - и там светлые пятна древесины. Только лицо недавно подновили. Черные глаза в сурьме смотрят равнодушно, сожалея обо всем и ни о чем. Из-под тернового венца обильно течет красный лак - и мальчику страшно, как можно с такой раной стоять у дороги. Кого ждет этот деревянный человек? Кто ранил его? За что? В голове вращается фраза священника: "Добровольно предал себя на муки"... То есть сам? Но тот, о ком говорил священник - висит над алтарем в сотне миль отсюда. А этот?
Ребенок заглядывает в темные глаза истукана, желая найти в них ответ. В какой-то момент ему кажется, что он поймал этот рассеянный взгляд - и получил ответ, неуловимый, неумолимый... Но видение рассеивается, перебитое топотом копыт и визгом тележного обода... Если можно, Джеймс, передай еще мартини.

- Что? - переспросил доктор, рассеянно шаря рукой по ручке кресла.
- Джеймс, передай мне мартини, горло пересохло.
- Да-да, пожалуйста. И что с мальчиком?

- Это и был мой Теодор, подобранный сефардом в качестве подопытного кролика. Но мальчик оказался так мил и привязчив, что у каббалиста не поднялась на него рука. Потом мальчик вырос и стал инквизитором. Он больше не задавал себе вопросов о ранах Христовых, поскольку видел множество человеческих. Но странная связь с ликом в терновом венце порой напоминала ему об ответе, что был получен на дороге.

- Что он услышал?
- Не знаю, док. Может быть, что-нибудь банальное... Или страшное. Я хотел подумать над этим позже. Поскольку занимался последней сценой. Кстати, хочу признаться, незадолго до того со мной стали происходить странные вещи. Помню, я думал обо всех этих пытках и гнусностях, и однажды уронил себе на ногу каминные щипцы.
Это было в гостях, поскольку сам я жил в Ноттинг-Хилле, в обычной квартире с газом и обогревателем. Я очень внимательно смотрел на них, словно под наркозом, пока не расплавился носок и по всей комнате не завоняло паленой синтетикой. Потом, уже в своей квартире, я сумел как-то обвариться кипятком, готовя себе завтрак. Мысленно все эти события я заносил в отдельную графу своих приобретений. Я даже жалел, что никогда не играл в баскетбол, и мне не ломали нос или не вывихивали руку. Я постоянно был на взводе, прислушиваясь к своему телу, словно ожидал от него откровений.
И, конечно, я набрал в книжной лавке соответствующих томов, от исторических пособий до туристических буклетов - знаете, все эти красоты зарубежья, замки-долины, музеи, где выставлены средневековые орудия и картины. Я весь пропитался Испанией, корицей и чесноком, и раскаленной жестью... Я перестал накачивать себя сведениями об Испании лишь тогда, когда стал видеть лица моих героев.

Первым мне явился смуглый лик зрелого мужчины. У него были длинные черные волосы и далеко поставленные глаза цвета спелого ореха. Он сидел под прихотливой аркой окна, за которой шумела рыночная площадь, и внимательно читал бумаги. Когда он читал, я видел, что в его зрачках бегут чернильные строчки, как в кино. Его лоб пересекался чуть заметной вертикальной складкой. Он был в монашеских одеждах и широком белом плаще. Иногда он потирал руки или убирал волосы за ухо, порой, крестясь, шептал себе под нос незнакомые слова. Он был окутан покоем и маревом полудня, словно географ, по старым картам представляющий неведомые острова, откуда парусники привозят золото, пряности и слоновую кость. Однажды он со всей силой стукнул по своим бумагам, сжав руку в кулак. На указательном пальце его левой руки не хватало фаланги. Он был жив. Его имя было дон Эстебан.

Потом явился Теодор. Лисье лицо, русые завитки волос, поджарое тело, как у гончей, детская шея с хорошо видимой веревкой от креста. Он стоял перед распятием на одном колене, словно рыцарь - и я видел, что под серой рясой он обут в сапоги со шпорами.
А потом они начали говорить.

Теодор сидел на полу, положив голову на колено покровителя. Дон Эстебан покоился на скамье красного дерева и говорил, усмехаясь, что ничего не будет делать с городской дурочкой, ибо по безумию своему она невинна, он же, напротив, должен искупать свой грех. К тому же есть куда более достойные соперники, и куда более опасные люди. "Дело Микаэля бен-Захарии", - сказал он.

- Я знаю его, - поднял голову Теодор.
- Ты был свидетелем его бесчинств? - недоверчиво спросил дон Эстебан.
- Он мой приемный отец, - сказал Теодор.
Дальше, док, дело закрутилось без моего участия.

ЮРИЙ ВАЛОВ: История электрификации гитары. Ч.2 

ЮРИЙ ВАЛОВ: История электрификации гитары. Ч.1 

А может, воткнуть в розетку?

Еще в 1925 году, когда компания АрСиЭй (RCA) выпустила один из первых электрограммофонов, Джордж Бичэм, буквально одержимый идеей заставить гитару звучать громче, экспериментировал, подсовывая под иголку проигрывателя вместо пластинки гитару, и усиленный звук гитары шел через динамик проигрывателя, но довести до ума эту идею ему не удавалось.

Джордж Бичэм был человеком разносторонним, он играл на гавайской гитаре, продюсировал мыльные оперы и даже закончил курсы по электронике.

Разошедшись с Доперо, он в начале 30-х решил пойти на следующий рекорд в деле усиления звука гавайской гитары и стал на своем кухонном столе изобретать и мастерить электромагнитный звукосниматель (подал на патент в 1931-м и только в 1936-м получил его). Принято считать, что это был праотец звукоснимателей для гитары.

"Сковорода"(первая цельно-корпусная гавайская ЭГ)

Малоизвестный шедевр Михаила Козакова о власти, предательстве и любви. ч.2 

Начало тут

Итак, два людоеда пристраивают Тень или Теодора -Христиана на службу во дворец. И он оказывается очень способным интриганом. Втирается в доверие к первому министру и министру финансов и его назначают советником по особо важным делам тайной канцелярии. Чем-то вроде опера по особо важным делам тайной спецслужбы.

Вот он Теодор-Христиан в своем кабинете. Кожаный плащ в пол, фуражка \ здесь ее не видно, но она есть\ , как у Феликса Эдмундовича. Весь антураж кабинета, как в НКВД. Мраморная,солидная лампа, вторая лампа, чтобы в глаза светить, мраморный письменный прибор с пресс-папье, которым по пальчикам и голове можно подследственному бить Чувствуется, чувствуется чекистский дух. Для маленькой, незаметной, не очень образованной, но очень амбициозной тени, знатока теневой стороны жизни, начало трудовой деятельности именно в госбезопасности очень большая удача.

Мария Толстая: сестра писателя с нелегкой судьбой. Часть 2. «Маша, будешь наша»

Сердце человека обдумывает свой путь,

но Господь управляет шествием его.

(Притч. гл. 16,9)





Мария Николаевна Толстая, сестра писателя Л.Н.Толстого. Фото: Яндекс.Картинки



После смерти сына Мария Николаевна совсем отошла от светской жизни. В 1880 году она привезла из Швейцарии дочь Елену и поселилась с ней на лето в Пирогове. На зиму они переезжали в Москву.



В эти годы духовником Марии Николаевны был протоиерей Московского Архангельского собора отец Валентин Амфитеатров. И, несмотря на то, что отец Валентин не одобрял ее стремления к монашеству, она все же в октябре 1889 года на некоторое время поселилась в Белевском женском монастыре Тульской епархии. В письме оттуда к брату Льву Николаевичу 16 декабря 1889 года она писала:



«…Молитва в церкви, со всеми, тишина, вид этих монахинь, которые стоят, не шевельнутся, пение молодых женских голосов – все это как-то натягивает струны, приходишь домой в хорошем настроении, с которым надо обходиться бережно, и если удастся его сохранить и возобновлять почаще, то поверишь во многое такое, во что ты, к несчастью, не веришь, поверишь, что есть благодать, которая нас животворит и помогает духу брать перевес над телом. Ты скажешь, вероятно, что это просто наше нравственное чувство, действие нашей души, и что это зависит от нашей воли, а здесь говорят, что сами по себе мы ничего не можем сделать хорошего и себя переработать без помощи Божьей. Я этому верю, что есть Дух Святой, про которого Христос сказал: «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины...» (Иоанн, гл. 14, ст. 16-17). А вера в Духа Святого уяснит многое, во что тебе и подобным тебе кажется невозможным верить и во что я верю слепо, без колебаний и рассуждений, и нахожу, что верить иначе нельзя».